Любовь

Если любовь это способность зрелого, созидательного характера, то отсюда следует, что способность любить у индивида, живущего в какой-либо определенной культуре, зависит от влияния этой культуры на характер обычного человека. Если мы говорим о любви в современной западной культуре, мы должны отметить, способствует ли социальная структура западной цивилизации и соответствующий этой структуре дух развитию любви. Если так поставить вопрос, то придется ответить на него отрицательно. Объективное наблюдение за нашей западной жизнью не вызывает сомнения, что любовь – братская любовь, материнская любовь и эротическая любовь, это относительно редкое явление, и их место занято неким количеством разных форм псевдолюбви, которые, на деле, являются многочисленными формами разложения любви.

   Капиталистическое общество основано на принципе политической свободы, с одной стороны, и принципе рынка, как регулятора всех экономических, а следовательно, и социальных отношений, с другой. Товарный рынок определяет условия, при которых происходит обмен товаров, трудовой рынок регулирует занятость работой и продажу труда. Как полезные вещи, так и полезная человеческая энергия и навыки превращаются в товары, которые обмениваются без применения силы и без обмана согласно условиям рынка. Туфли, хотя они могут быть пригодны и надежны, не имеют экономической ценности (обменной ценности), если на них нет спроса на рынке; человеческая энергия и навыки не имеют обменной ценности, если при существующих рыночных условиях на них нет спроса. Владелец капитала может купить труд и заставить его приносить прибыль своему капиталу. Владелец труда должен продавать его капиталисту по существующим рыночным условиям, если он не хочет умереть с голоду. Эта экономическая структура отражена в иерархии ценностей. Капитал господствует над трудом; нагромождение вещей, – то, что мертво, – имеет более высокую ценность, чем труд, человеческие силы, – то, что живо.

   С самого начала это было основной структурой капитализма. Но хотя она все еще характерна для современного капитализма, однако изменились некоторые факторы, придав современному капитализму его специфические качества и оказав глубокое влияние на характер структуры современного человека. Как результат развития капитализма, мы наблюдаем все возрастающий процесс централизации и концентрации капитала. Большие предприятия беспрерывно растут, меньшие подавляются. Обладание капиталом, инвестированным в эти предприятия, все больше и больше отделяется от функции управления им. Сотни тысяч держателей акций «владеют» предприятием; бюрократический аппарат хорошо оплачиваемых управляющих, которые однако не владеют предприятием, управляет им. Эта бюрократия намного меньше заинтересована в создании максимальной прибыли, чем в расширении предприятий и своей собственной силы. Растущая концентрация капитала и появление могущественной бюрократии управления идет параллельно с развитием рабочего движения. Вследствие организации трудовых объединений отдельный рабочий не должен сам от своего имени выступать в роли продавца своего труда на трудовом рынке; он включен в большие трудовые союзы, также руководимые мощной бюрократией, которая представительствует за рабочего в отношениях с индустриальными гигантами. Как в области капитала, так и в области труда, к. лучшему или к худшему, инициатива перешла от индивида к бюрократии. Огромное число людей утратили независимость и стали зависимы от управляющих крупных экономических предприятий.

   Другая решающая характерная черта, являющаяся результатом концентрации капитала и характеризующая современный капитализм, это специфический способ организации труда. Огромная централизация предприятий при предельном разделении труда ведет к такой организации, при которой индивид теряет свою индивидуальность, становится легко заменимым винтиком в машине. Человеческая проблема капитализма может быть сформулирована так:

   Современный капитализм нуждается в людях, которые кооперированы в большие массы и слаженно трудятся сообща; которые хотят потреблять все больше и больше; чьи вкусы стандартизированы, легко могут быть направляемы извне и предвосхищены. Он нуждается в людях, которые чувствуют себя свободными и независимыми, неподвластными какому-либо авторитету или принципу, или совести – и при этом готовы подчиняться приказу, делать то, что от них требуют; без конфликта прилаживаются к социальной машине; ими можно руководить без применения силы, вести без ведущих, заставлять двигаться без какой-либо определенной цели – за исключением цели делать товар, быть в движении, идти вперед.

   Что из этого следует? Современный человек отчужден от себя, от своих ближних, от природы39. Он превращен в товар, свои жизненные силы он воспринимает как инвестицию, которая должна приносить ему максимальную прибыль, возможную при существующих рыночных условиях. Человеческие отношения в сущности являются отношениями отчужденных автоматов, каждый из которых основывает свою безопасность на том, чтобы держаться поближе к стаду и не отличаться от других в мысли, чувстве или действии. Хотя каждый старается быть как можно ближе к остальным, каждый остается крайне одиноким, проникнутым глубоким чувством небезопасности, тревоги и вины, которые всегда появляются там, где человеческое одиночество не может быть преодолено. Наша цивилизация предлагает много паллиативов, помогающих людям не осознавать своего одиночества: во-первых, строгий шаблон бюрократизированного, механизированного труда, который помогает людям оставаться вне осознания своих самых основных человеческих желаний, стремления к трансценденции и единству. Поскольку один этот шаблон не справляется с задачей, человек пытается преодолеть неосознанное отчаяние при помощи шаблона развлечений, пассивного потребления звуков и зрелищ, предлагаемых развлекательной индустрией, а также удовлетворения от покупки новых вещей и скорой замены их другими. Современный человек, действительно, близок к картине Хаксли, описанной в его «Прекрасном новом мире»: «Хорошо накормленный, хорошо одетый, сексуально удовлетворенный, но не обладающий собственным „я“, не имеющий никаких, кроме самых поверхностных, контактов со своими ближними, направляемый лозунгами, которые Хаксли сформулировал так кратко: „Кто страсти любит, тот общество губит“ или „Никогда не откладывай на завтра развлечение, которое можешь получить сегодня“ или, как коронный принцип: „Теперь каждый счастлив“. Человеческое счастье сегодня состоит в том, чтобы развлекаться. Развлекаться это значит получать удовольствие от употребления и потребления товаров, зрелищ, пищи, напитков, сигарет, людей, лекций, книг, кинокартин – все потребляется, поглощается. Мир это один большой предмет нашего аппетита, большое яблоко, большая бутылка, большая грудь; мы – сосунки, вечно чего-то ждущие, вечно на что-то надеющиеся – и вечно разочарованные. Наш характер приспособлен к тому, чтобы обменивать и получать, торговать и потреблять; все предметы, как духовные, так и материальные, становятся предметом обмена и потребления. Там, где дело касается любви, ситуация соответствует по необходимости социальному характеру современного человека. Автоматы не могут любить; они могут обменивать свои „личные пакеты“ и надеяться на удачную сделку. Одно из самых значительных выражений любви, и особенно брака с его отчужденной структурой, это идея „слаженности“. В статьях о счастливом браке его идеал описывается как идеал исправно функционирующей слаженности. Это описание не слишком отличается от идеи функционирующего служащего: он должен быть „разумно независим“, готов к совместной работе, терпим и в то же время честолюбив и агрессивен. Таким образом, как скажет нам брачный адвокат, муж должен „понимать“ свою жену и помогать ей. Он должен делать благосклонные замечания по поводу ее нового платья и вкусного блюда. Она, в ответ, должна понимать его, когда он приходит домой усталый и расстроенный, должна внимательно его выслушивать, когда он говорит о своих деловых затруднениях, не сердиться, а понимать его, когда он забывает о ее дне рождения. Весь набор этих видов отношений сводится к хорошо отлаженной связи двух людей, остающихся чужими друг другу на протяжении всей жизни, никогда не достигающих „глубинной связи“, но любезных друг с другом и старающихся сделать друг для друга жизнь как можно приятнее.

   При таком понимании любви и брака главный акцент делается на отыскании убежища от непереносимого в других случаях чувства одиночества. В «любви» отыскивается, наконец, спасение от одиночества. Создается союз двоих против мира, и этот эгоизм вдвоем ошибочно принимается за любовь и близость.

Любовь возможна, только если два человека связаны друг с другом центрами существования, а значит каждый из них воспринимает себя из глубины своего существования. Только в таком « центральном переживании» состоит человеческая реальность, только здесь жизненность, только здесь основа любви. Любовь, так переживаемая, это постоянный риск, это состояние не отдыха, а движения, роста, работы сообща; наличие гармонии или конфликта, радости или печали является вторичным по отношению к основному факту, что два человека чувствуют полноту своего существования, в единстве друг с другом каждый из них обретает себя, а не теряет. Есть только одно доказательство наличия любви: глубина отношений, жизненность и сила каждого из любящих: это плод, по которому узнается любовь.

Парадоксально, но способность оставаться наедине с собой является условием способности любить. Каждый, кто попытался оставаться наедине с собой, убедится, как это трудно. Он почувствует беспокойство, возбужденность или даже испытает чувство сильной тревоги. Он будет склонен рационализировать свое безволие в продолжении этой попытки мыслью, что сосредоточенность не имеет ценности, что она просто глупа, отнимает слишком много времени и т. д. и т. д. Он к тому же заметит, что ему приходят в голову и овладевают им всевозможные мысли. Он словит себя на том, что думает о планах на день или о каких-то трудностях в предстоящей работе, думает, куда пойти вечером, или о каких-либо других вещах, которые приходят в голову вместо того, чтобы в ней наступила пустота. В этом может помочь выполнение нескольких упражнений. Например, сесть в свободную позу (не слишком расслабившись и не слишком напрягаясь), закрыть глаза и попытаться увидеть перед собой белое пятно, а потом постараться удалить все рассеянные образы и мысли; попытаться следить за своим дыханием, не думать о нем и не управлять им, а следить за ним – дыша, чувствовать его; далее, попытаться почувствовать свое «я»; я – это я сам, центр своих сил, творец своего мира. Следует делать такое упражнение на сосредоточение каждое утро, по крайней мере, двадцать минут (а если возможно, то дольше) и каждый вечер перед сном

Менее экстремальны – или возможно только менее очевидны –искажения, которые встречаются в повседневных отношениях между людьми. Как много родителей реагирует только на то, послушен ли их ребенок, доставляет ли он им радость, является ли он их гордостью, и так далее, вместо того, чтобы воспринять или даже заинтересоваться тем, что чувствует сам ребенок? Как много мужей считают своих жен тиранками только потому, что привычка к материнской снисходительности заставляет их воспринимать любое требование как ограничение собственной свободы. Как много жен считают своих мужей глупыми или неумелыми только потому, что они не соответствуют фантастическому образу блестящего принца, созданному ими в детстве?

   В присловье вошло отсутствие объективности в отношении к другим народам. Что ни день в другом народе открываются все новые черты испорченности, жестокости, в то время как свой народ олицетворяет все хорошее и благородное. Каждое действие врагов оценивается по одному критерию, каждое собственное действие – по другому. Даже хорошие поступки неприятеля считаются знаками особых дьявольских уловок, имеющих целью обмануть нас и весь мир, в то время как наши плохие поступки признаются необходимыми и оправдываются нашими благородными целями, которым они служат, В самом деле, если проследить отношения между народами, как и между индивидами, можно придти к заключению, что объективность это исключение, а большая или меньшая степень нарциссистского искажения это правило.

   Способность думать объективно это разум. Эмоциональная установка, основанная на разуме, это смирение. Быть объективным, пользоваться собственным разумом возможно только при достижении установки на смирение, при избавлении от мечтаний о всезнании и всемогуществе, которые свойственны детству.

   В отношении данного рассмотрения практики искусства любви это означает: любовь, будучи зависима от относительного отсутствия нарциссизма, требует развития смирения, объективности и разума. Вся жизнь должна быть посвящена этой цели. Смирение и объективность нераздельны, как и любовь. Я не могу быть по-настоящему объективным к своей семье, если не могу быть объективным к чужим людям, и наоборот. Если я хочу научиться искусству любви, я должен стремиться к объективности в любой ситуации и стать восприимчив к ситуациям, где я не объективен. Я должен стараться видеть разницу между моим образом человека и его поведения, воспринимаемыми мной нарциссистски искаженно, и реальным человеком, существующим безотносительно к моим интересам, потребностям и страхам. Достижение объективности и разума это половина пути к достижению искусства любви, и они должны быть достигнуты в отношении ко всем людям, с которыми приходится вступать в контакт. Если кто-то хочет сохранить объективность к любимому человеку и думает при этом, что без нее можно обойтись в отношениях во всем остальном мире, он вскорости убедится, что проигрывает как в первом, так и во втором случае.

   Способность любви зависит от способности освободиться от нарциссизма, от привязанности к матери и клану; она зависит от нашей способности расти, развивать созидательную ориентацию в наших отношениях к миру и к самим себе. Этот процесс освобождения, рождения, пробуждения требует одного качества, являющегося необходимым условием: веры. Практика искусства любви требует практики веры.

   Что такое вера? Обязательно ли это вера в бога или в религиозные учения? Должна ли вера обязательно противостоять или расходиться с разумом и рациональным мышлением? Чтобы хоть немного приблизиться к пониманию проблемы веры, нужно провести различение между рациональной и иррациональной верой. Под иррациональной верой я понимаю веру (в человека или идею), основывающуюся на подчинении иррациональному авторитету. Рациональная вера, напротив, это убежденность, которая имеет своим источником наш собственный опыт мысли и чувства. Рациональная вера это прежде всего не верование во что-то, а определенность и стойкость, которые свойственны нашим убеждениям. Вера это черта характера, пронизывающая всю личность, а не какая-то особая вера во что-то.